ПОДВИГ КРАЙНЕГО НАПРЯЖЕНИЯ
Ночь, как огромный черный пес, грузно опустив свое бесформенное тело на встревоженную землю, уютно свернулась вокруг малого, но юрко снующего по стенам квартиры огня свечи, с любопытством воззрившись на меня своим тусклым, немигающим взглядом. Тревожные думы шустрыми зверьками сновали в голове, но сердце билось по-прежнему ровно и спокойно. И вот, казалось бы, когда поздний час совсем собрался уложить уставшее тело в постель, мне нестерпимо захотелось, припав к бумаге, что-нибудь написать. Немного поколебавшись, я решился затронуть тему любви в христианском ее осмыслении.
Так часто поднимая эту тему, люди дают неверную оценку этому чувству, а еще чаще и вовсе о ней не имеют никакого представления. Да и удивительно ли, что сугубо духовное чувство многие путают с человеческим, душевным, говоря в лучшем случае о том, что св. Феофан Затворник охарактеризовал как душевно-духовное начало в человеческом естестве.
Но более всего обидно, что именно всепрощающей любовью Господней так часто спекулируют на «рынке» богословской мысли, подтасовывая к ней большой процент экуменического суррогата. И люди, «ни мало не сумняшеся», раскупают этот утилизованный «товар». Еще бы, ведь не из-под полы контрабандиста его же им предложили, а чуть ли не с церковного амвона в качестве назидательного послушания ткнули в руки: вот нате, брат, хоть и не коровай, а пожуй — вкусно! Вот и несут по жизни свою горемычную ношу ветренные головы наших прихожан.
«Ничего, снесут, — говорил мне как-то один знакомый. — Таскали и поболее того». Бог знает, может быть и выдюжат. Только жаль глядеть на это бредущее в никуда стадо испуганных и так уставших овец. Жатвы много ныне, ой, как много, а вот делателей и по сей день дефицитно мало.
Вот и задумаешься поневоле, где же враги твои. Тех ли именовать недругами, кои не скрывая своей неприязни всю жизнь противостояли тебе, либо тех, которые всевозможным ласкательством усыпляют совесть твою?
«Спи, малыш, спокойно спи, жизнь сладостна и покойна, как тихий пруд, в котором жаркое июльское солнце освежает упоительную округлость своих горячих телес. Приляг на волнующую свежесть прибрежных трав духмяных и испей мелкими глотками терпкий настой озерных грез, уносящих твои мятущиеся мысли в заоблачную высь космогорических прозрений», — то и дело вещают эти оракулы любви. «Нет, — говорю я себе, — не пей, козленочком станешь. Ближние твои — враги тебе. Вот она, правда, в которой нет и тени лжи».
Нет, не врагами именуй, брат, несущих тебе зло людей, а ближними своими, возлюбленными сердца твоего. За правдивость их словес уважь, почти молитвою, как братьев твоих любезных, единокровных. Ведь не злом же коварно на добро их отвечать? А как щедрого их дара не заприметить, глядя на сердце свое? Вот оно, как красна девица уневестилось смиреномудрием Жениху Своему Господу Иисусу Спасителю нашему. Обрядилась в шелковые наряды незлобия и так кротко льнет к Возлюбленному своему, Ненаглядному, целомудренно опустив счастливые очи под задорными взглядами «боляр», «сватов» своих, весело глядящих на пунцовый лик спасительницы своей, молитвенницы, кроткой и незлобивой голубицы, невестушки нашей, княгини красной, ненаглядной.
Врагов любить должно, а грех их ненавидеть люто, как смерть самую. Заменим слово «враг» более мягким понятием «человек» и тогда, я думаю, все прояснится, станет на свои законные места. Очень важно уяснить себе, что нас окружает не стан врага, а разрозненные, нездоровые члены единого вселенского тела всечеловеческого, чтобы определиться в окончательном становлении своего христианского подвига, прежде всего — терпения. Ибо естественная реакция нашей души на крайнее проявление греха с чьей-либо стороны — резкое его неприятие: здоровая часть нашего духовного организма выказывает себя желанием избавиться от назойливых визитеров безнравственности, равно и от всего того, что привносит в нашу жизнь определенный дискомфорт. Как тяжко бывает в солнечный весенний день зайти в больничную палату к умирающему, тяжело страждущему человеку. Как противоестественен вид самой смерти, когда буйная жизнь, пронзая весь мир, осторожничает лишь в этом месте.
Вот только тогда и осознаешь, что любовь — это подвиг крайне напряженного свойства, мука, невыносимая боль уничижающего служения, служения не только людям, окружающим тебя и входящим в грань твоего существования, а прежде всего, себе, ибо не столько их, сколько твоя собственная душа нуждается в уврачевании, ее, умираюшую, нужно посетить увещеваниями, забыв себя, пожить хоть миг жизнью других людей.
Вот и выходит, что любовь к врагам определяется терпеливой молитвенной обращенностью души своей к сродному ей естеству близкого человека, крестоношением обличения пороков его, не словами только, а и жизнью своей. Ибо в молчаливой смерти Своей Сам Христос утверждал Царство иного бытия, обличая грех кровию Своей, мерно сочившейся из ран Его, делая само орудие пытки и смерти человекам освобождение. Каждый, кто глядел на царственный сон Иисуса, явственно осознавал, что не миру принадлежит это животворящее Тело, не пожелавшее и не могущее пойти на компромисс с совестью души Своей — этот тихий покой, исходящий от Креста, источал безмятежье божественного бесстрастия, которое так волновало и будоражило порочные души сынов мира сего. Божественный покой сошел на крылах ангельского благовестия в суровый мир треволнений плоти и души. Бог, не покидая Своего самодостаточного вседовольства, рай сладости принес на землю, дабы и человечество приложилось к Его благодатному бытию.
Бог есть любовь. Но как эта любовь обличала грех, не соглашаясь с его самодовлеющим значением в человеке, обличая смерть, Христос повелевал ее ненавидеть — нельзя не противиться убийце, безжалостно влекущему чью-либо душу на заклание. А мы порой и лишний раз боимся возложить на голову человека епитрахиль для разрешения грехов его, руководствуясь гуманистичным принципом — не лезь в чужую душу, она потемки есть.
А ведь как нетерпимы мы порой к себе, как строго выговариваем набедокурившей душе, уличая ее в пристрастном сластолюбии. С какой неприязнью гоним вон страсти за порог храмины своей, как скорбим и переживаем о содеянном и как умильно каемся Всеблагому Богу, не теряя надежды спросить Его прошения. Но чуть завидя грех ближнего своего, тут же поспешно ретируемся за образ Евангельской заповеди — не суди. Чего боимся? Суда ли? Добро, ежели так. А может, просто боязно расстаться с выхлопотанным «добрыми» делами имиджем примерного христианина, лишиться собственной значимости в очах общественного мнения?
Судить — не суди. Грех творит осуждающий сокровенную жизнь неповторимой человеческой личности. Но большее зло творит тот, кто опасается лишиться своего сладостного безмятежья, дутого и придуманного мнимого мира, ибо истинный мир души есть братская любовь, а любящее сердце — всегда милующее, везде и ежеминутно молитвенной кровью обливается за други своя. «Мука, страшная мука,— говорил старец Силуан, — любящему сердцу не творить благо, ибо любовь есть ад для добровольно сошедшей в него души».
Известен определенный контингент людей, в прошлом испугавшихся своих ригористичных наклонностей и тут же перебросившихся на иной берег сомнительной мягкотелости в надежде обсушить там свою подмоченную репутацию. Благими намерениями, как известно, дорога в ад стелется. Из обоснованной боязни их причинить боль ближнему вытекает снисходительное попустительство той вязкой среде, в которой зарождаются катаклизмы, иной раз и вселенского значения. Уж лучше всыпать хорошо нашалившему юнцу, чем уважительно воспитывать в нем озверевшего тирана «всех времен и народов».
Как видно, снисхождение и любовь на поверку оказываются совершенно разнородными явлениями.
Любовь есть Бог. Но ведь о Боге-то мы всегда говорим не иначе, как в формулах тринитарного и Христологического богословия, отдавая себе ясный отчет в том, что простая природа божества камнем преткновения ложится на пути взыскательного и многосложного рассудочного, а иначе говоря, неодухотворенного мышления человечества.
Бог прост и бесконечен. Он пребывает вне всяческого закона, полагая Своим хотением закон всему. Он сущностно недостижим человеческому мышлению, но творимый мир как продукт творчества Его свидетельствует о внутренней целостности и гармонии Первообразной природы Его, которая непознанно открывает Себя в исхождении Нетварных Энергий Своих. Так что и любовь имеет свои безграничные, внетелесные формы существования, и никак не позволительно сваливать в одно место Откровение Творца и бесхребетную философию дерзкого ума, называя эту кашу любовью Господа нашего Иисуса Христа.
Не стоит писать себе икону Творца незатейливыми красками самомнения. Страшно, сотворив себе кумира, пройти мимо вечности, минуя собственной души спасение.
Но я также согласен с тем, что только любовь имеет право на вразумление, ибо только ей и подвластен опыт молитвенного проникновения в людские сердца. Кто выведет из кромешной темницы душу мою, как не тот, кто узрев ее тонкие очертания в царстве адового мрака греховного, пылко воззовет к трепетной тени ее, призывая в Мир вечного веселия, — ту, без которой и жизнь ему — не жизнь, и мир Божий — не мир.
Господи! Дай лишь тем право судить мое грешное сердце, кто душу положить готов за жизнь, ровно бьющуюся в груди моей.
Загради же, загради дерзкие мои уста, да не осудят дерзновенно тех они, за коих жизнь свою положил Ты! Да не осудят, Господи, они Твою любовь и не изрекут пророческого осуждения глаголу своему, вещающему гадкую ложь.
«Ей, Господи Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь».
И уклоняюсь Тебе поклоном земным, да будет, Господи, Боже мой, тако, «да будет тако».
- Блог пользователя о.Игорь
- Войдите, чтобы оставить комментарий
- 1 просмотр